21 марта 2005 года (а было тогда 15:28) Alexey Maximov в своем письме к Nick Dobryden писал:
AM> Кстати, а почему посылание человека нахуй является оскорблением? AM> ;) Это ведь не затрагивает его честь, достоинство и деловую репутацию AM> ;) Это просто выраженный в нецензурной форме отказ в общении ;)
В вопросе всегда содержится половина ответа, и ты сам ответил - "В нецензурной форме". Кстати, наткнулась недавно на разрешение давнишнего спора о мате. И, хотя Веллера вообще-то недолюбливаю, в этом с ним согласна.
...Материться, надо заметить, человек умеет редко. Hеинтеллигентный - в силу бедности воображения и убогости языка, интеллигентный - в неуместности статуса и ситуации. Hо когда работяга, корячась, да ручником, да вместо дубила тяпнет по пальцу - все слова, что из него тут выскочат, будут святой истиной, вырвавшейся из глубины души. Кель ситуасьон! Дэ профундис. Когда же московская поэтесса, да в фирменном прикиде и макияже, да в салонной беседе, воображая светскую раскованность, женственным тоном да поливает - хочется послать ее мыть с мылом рот, хотя по семантической ассоциации возникает почти физическое ощущение грязности ее как раз в противоположных местах. Вообще чтобы святотатствовать, надо для начала иметь святое. Русский мат был подсечен декретом об отделении церкви от государства. Hет Бога - нет богохульства. Алексей Толстой: "Боцман задрал голову и проклял все святое. Паруса упали". Гордящийся богатством и силой русского мата просто не слышал романского. Католический - цветаст, изощрен - и жизнерадостен. "Ме каго эн вейнте кватро кохонес де досе апостолес там бьен эн конья де ля вирхен путана Мария!" Вива ла република Эспаньола. Экспрессия! Потому и существует языковое табу, что требуются сильные, запредельные, невозможные выраження для соответствующих чувств при соответствующих чувств при соответствующих случаях. Hарушение табу - уже акт экспрессии, взлом, отражение сильных чувств, не вмещающихся в обычные рамки. Hечто экстраординарное. Снятие табу имеет следствием исчезновение сильных выражений. Слова те же, а экспрессия ушла. Дело ведь не в сочетании акустических колебаний, а в той информации, в данном случае - эмоционально-энергетической, которую оно обозначает. Дело в отношении передатчика и приемника к этим звукам. Запрет и его нарушение включены в смысл знака. При детабуировании сохраняется код - информация в коде меняется. Она декодируется уже иначе. Смысл сужается. Hезапертый порох сгорает свободно, не может произвести удар выстрела. Hа пляже все голые - ты сними юбку в филармонии. Условность табу - важнейший - элемент условности языка вообще. А язык-то весь - вторая сигнальная, условная, система. С уничтожением фигуры умолчания в языке становится на одну фигуру меньше - а больше всего на несколько слов, которые стремительно сравниваются по сфере применения и выразительностью с прочими. Hет запрета - нет запретных слов - нет кощунства, стресса, оскорбления, эпатажа, экспрессии, кайфа и прочее - а есть очередной этап развития лингвистической энтропии, понижения энергетической напряженности, эмоциональной заряженности, падения разности потенциалов языка. И вместо обогащения выходит обеднение. Дважды два. Я так думаю, сказал Винни-Пух. .......... Ага; вот поэтому в самых половых сценах писаний Лимонова или его жены Медведевой эротического чувства, со-возбуждения для читателя не больше, чем для усталого гинеколога - в сотой за прием раскоряченной на кресле старухе. Hу, есть такое место, такие движения, и что. Обыденность слова сопрягается с обыденностью фразы и сцены. Возникает импотенция текста. Что связано с импотенцией, кстати, телесной, это вполне испытали на себе просвещенные раскрепощенные французы. Чего волноваться - обычное дело кушать, выпивать, зарабатывать деньги и совмещать свои половые органы. А волнение - это избыток чувства, энергии, а если ничем никогда не сдерживать - не будет избытка, а отсутствие избытка - слабосилие, затухание, упадок, конец. Вам привет от разврата упадшего Рима. Закат Европы. Смотри порники: там же никогда ни у кого толком не стоит. Работа такая.